Дочкин опус. Всё - чистая правда.

ДОМ КУКУШКИ

Мы ходили купаться каждый день. После завтрака на огороде еще роса, дорога сырая. Но это у нас в овраге. Тут всегда холоднее, и болото наступает на участки, дачи проседают и заваливаются набок, и владельцы бегут, оставляя руины. Это дикая часть дачного поселка – Низ, и мы люди дикие, живем у ледяных ручьев, дремучего леса. Верх - другое дело: там простор, жаркие поля, чистота и скукотища; там уже с утра можно ходить с коротким рукавом.

Чтобы попасть наверх, нужно сначала идти под горой, а потом подняться на склон по крутой земляной лестнице. Забираться тяжело. Если, например, с нами брат в коляске, то брата надо тащить отдельно, коляску – отдельно, и кто-то еще пусть возьмет все сумки из коляски, а то выпадет все: печенье, подстилка, надувные круги.
Зато наверху можно прислониться к березе и полюбоваться видами. Вот она, наша долина, дачи Низа. Вот кусочек нашей крыши в самой дали, и леса на каком-то невозможном расстоянии, и зеленеет краешек поля.

Этот вид много лет назад полюбил очень странный человек, и построил себе дачу прямо здесь, среди берез. На самом краю отвесной горы он возвел хрустальный дворец, фантастический дом немыслимой красоты! На крыше бани – разноцветная беседка с перилами, и по стене летят журавли. Сам дом невероятной круглой формы, и стены облицованы какими-то плиточками в крапинку, а на крыше - гигантский стеклянный купол с винтовой лестницей. «Бабушка, что у них там?» - «Теплица. Очень неудобно поливать, кстати». Но этот чертог не мог предназначаться душным помидорам. На самом деле, конечно, там цветут розы и на закате танцуют вальс дачные дамы в лиловых платьях.

Кроме дома с куполом и журавлиной беседки чудак построил еще гараж, деревянный и тоже разноцветный. Когда идешь на пляж, надо пробираться очень близко к нему по узкой тропинке. Когда мы были совсем маленькие, нас почему-то водили сюда, на гору, любоваться закатами и «слушать кукушку». И кто-то решил вот этот гараж – а может, всю усадьбу – обозначить как «кукушкин дом».

Мы стали старше, у нас каникулы, мы смотрим, как над нашим оврагом торжественно парит коршун – ему оттуда видно дальнее поле и самые глухие леса. А кукушка – невидимка: есть только ее голос, она знает, сколько мне лет жить осталось. Я считаю, и все выходит 24 – но, может, она предрекает не смерть, а перемены: в обозначенный год, например, выйду замуж.

Кукушка обещает, что мы станем ужасно взрослыми. А мы тогда построим сами себе по даче. Вечерами мы чертим планы будущих участков. Собирая малину на вареники, мы обсуждаем проекты в мельчайших подробностях. На наших дачах будут и качели, и бассейны, и раскидистые сады, и даже прозрачно-деревянный дворец кукушки поблекнет перед их величием.

В стене кукушкиного гаража была дырочка от сучка как раз на уровне детской руки. Не знаю, кто первым придумал, но с каких-то пор мы стали каждый раз по дороге на залив засовывать туда что придется: травинку, шишку, незрелую ягоду. Это называлось «подарок кукушке». Взрослых возмущала наша традиция, но мы блюли ее свято. Мы стояли на горе, любуясь далями, а потом украдкой пихали в гараж стручок акации, или фантик, или палочку от чупа-чупса, или перо коршуна – величественная птица, а перья носит в аккуратный мещанский горошек. Глупо хихикая, мы совершали это маленькое приношение дачному божеству. В июне сдуть туда пушинки одуванчика, в августе – закинуть уворованную из-за чужого забора ранетку. Что-нибудь случайное, сорванное, найденное по дороге, мимолетный подарок летнего дня. Мы, конечно, знали, что хозяин хрустальной усадьбы злится на нас и выгребает весь мусор из гаража, но все равно никогда не проходили по этой дороге между Низом и Верхом с пустыми руками.


Вот мы выросли, но так и не построили собственных дач с гамаками и бассейнами, вот в 24 года я вышла замуж и приехала с мужем сюда. Был август, лазурь преображенская, с берез кое-где падали желтые листья, и время уже пришло, чары рассеялись, забор вокруг кукушкиного поместья сгинул. Мы прошли по колено в травах к самому дому. Дом погибал: уже не было ступенек на винтовой лестнице, недоставало стекол на куполе, пустовали голые окна. На двери запоздалое объявление: «В доме ничего нет! Не бейте стекла!» Бесхозный дом подпустил меня ко всем своим тайнам, махнул рукой на приличия, обнажил святая святых. Я ходила по заросшему участку, натыкаясь на милые детали этого когда-то любимого, продуманного рая: вот металлическая оградка, вот кормушки для птиц, раскрашенные под цвет дома, вот – подумать только! – бассейн. А черные крапинки на плитах, которыми облицован дом, оказались не простыми: на каждой под стеклом вставлена фотография. Черно-белые лица непонятно каких годов. Собачка, и красивая женщина, и отдельно чьи-то глаза, и веселая немолодая компания на крыльце этого самого дома. Все эти люди пропали, и некогда лучшая дача в округе пришла в упадок. Еще немного, и она станет такой же бесплотной, как наши выдуманные особняки.

Деревянному гаражу досталось сильнее всего: сохранились только две его стены. И одна из них – та самая, с дыркой от сучка. Я подошла впервые взглянуть на нее с внутренней стороны. И оказалось, что ничего не пропало.
К стене прижималась невесомая серая кучка – дунь, и рассыплется в прах. Там были все наши многолетние приношения – постаревшие, запыленные, они ждали, они никуда не делись. И я вспомнила, я увидела, как из этой горстки пепла встает птицей Феникс, бессмертной кукушкой, наше давнее дачное лето, а потом еще и еще одно. Каждый день был целехонек, и все снова встало на свои места, и никто не повзрослел и не умер, просто ушли в гости на дальние луга, подниматься по лестнице без ступеней, танцевать в стеклянном зале, пить вино на веранде и есть вареники с малиной, долгими вечерами слушать птиц и не считать, сколько лет осталось, потому что там, между Низом и Верхом, не умеют считать.
Я нашла там, среди листьев и стебельков, оранжевую дужку от темных очков и взяла на память. А потом спустилась в овраг.

Это моя дочка писала контрольную , надо было сочинить отрывочек по всем законам романтизма. Я лежала...
Один день из жизни романтического героя
Тише, Танечка, не плачь – Не утонет в речке мяч. А.Барто, древнефранцузский бард.

Бледный свет луны, пробивавшийся сквозь густой туман, делал ещё более жуткими очертания узловатых ветвей, тысячелетних корявых стволов, замшелых валунов и колючих зарослей терновника. Чаща мрачно шумела. Что-то зловещее виделось в ней Татианетте, но она всё шла и шла вперёд. Пробираться по узкой тропке становилось всё труднее, но, дрожа от ужаса перед неведомым, спотыкаясь от нечеловеческой усталости, хрупкая девушка снова и снова разводила нежными руками нависшие над дорогой ветви. Жестокий ветер рвал её длинные тёмные волосы и простое, но изящное, как полевой цветок, платьице. Иногда она восклицала полным тоски голосом: «Зизи! О! Зизи!» То был призыв, но её единственному другу – маленькому белому пёсику Зизи – никогда не было суждено отозваться. Он навеки сгинул в нелёгком пути, и сквозь туман ночи до него не доносился нежный и переливчатый голосок хозяйки, который прежде так сладостно пел песни о неведомых краях, а теперь всё чаще издавал стоны. О! Никто из прежних друзей не узнал бы теперь добрую, милую Татианетту: какое безнадёжное горе застыло во взгляде её прекрасных, огромных черных глаз! Какая роковая решимость в плотно сложенных губах, прелестных, как лепесток розы! Она несёт в кармашке своё последнее сокровище – золотой шарик, которым некогда играл сам король. Этот мячик – последнее, что может спасти её несчастную старушку-мать, что может выкупить её из рабства самого злого и кровожаднейшего тирана – Герцога Г. О.! Татианетта вздрагивала при одной мысли о ледяном, обжигающем злобой взгляде его единственного глаза.
Но вот, вот уже близко твой замок, негодяй: несчастная девушка слышит рёв мощного горного потока, вот наконец она видит мрачный чёрный силуэт здания, ставшего тюрьмой её матери и тысяч других страдальцев! Вот она идет по узкому и шаткому мосту через поток, подбираясь всё ближе к замку… Но что это? Она покачнулась… О, последняя надежда и радость! Золотой шар выскользнул из кармана изящного, как полевой цветок, платьишка, и упал в бушующую реку. Даже последнего плеска не слышит Татианетта. «Всё кончено! Всё кончено! О, моя мать! Будь проклят, тиран!» - восклицает она и, горько рыдая, падает на гнилые доски моста без чувств.