не зал и не палуба

Княжна Мери 1955.... Товарищи офицеры...

Вт Сен 09, 2014 21:11

Михаилу Юрьевичу в прошлом столетии, как мы помним, не везло с юбилеями.
В нынешнем столетии, кажется, тенденция сохраняется.

Не знаю, чем объяснялась внезапная вспышка интереса к нему около 1955 года.
Но почему-то примерно в это время была озвучена (возможно, повторно – я не уточняла) знаменитая одиозная версия с жандармами в кустах, в это же время написаны «Разливы рек» Паустовского и, наконец, снят фильм «Княжна Мери» режиссёром Исидором Анненским.

Очнь мягкое, нежное и техничное кино. Фильм-ностальгия. Уютная цветная картинка к хорошо знакомой книжке.

Давайте немного пофантазируем.
Допустим, молодой лейтенант уходил на фронт двадцатилетним, в школьные годы прочтя роман о Печорине и, вполне вероятно, даже поспорив с приятелями о противоречивом характере главного героя.
Допустим, молодой лейтенант остался жив и продолжил службу.
И вот, десять лет спустя после войны… в дальнем гарнизоне Афедронска… он сидит у окна и печально смотрит на тщательно выметенный плац… на стене у него – портрет Лермонтова… голос Козловского из радиоточки поёт про белеющий парус…
А в гарнизонном клубе крутят кино про Печорина.

Григорий Александрович в исполнении Вербицкого – румяный мечтательный молодой офицер. Очень офицер. Носитель той самой «выправки», безупречной и несколько деревянной, по которой порой вздыхают престарелые гуманитарные дамы. Кажется, носит корсет. Сомневаюсь, чтобы такая линия талии обеспечивалась только покроем костюма. Офицер завит и напомажен, гладко выбрит, усики ухожены. Взгляд печален. Признаков военных действий в кадре нет. Только тянет казак в прологе и эпилоге унылую песню о судьбинушке, да случается малый переполох, вызванный, как мы знаем, вовсе не нападением черкесов. В распоряжении печального офицера: дивные пейзажи, уютные интерьеры, закат на скале Кольцо, лепестки яблонь, тёмные аллеи и барышни в воздушных нарядах.

Мы знаем сразу, что он останется жив.
История связи офицера с бедняжкой княжной взята в рамочку. Её вспоминает Печорин, сидя в отдалённой крепости. Мы видим его впервые уже после окончания событий, перебирающим в памяти прошедшее. Два эпиграфа, предваряющих его появление, позаимствованы у Лермонтова (о том, что офицер призван воплотить собой пороки поколения) и Добролюбова (о том, что при иных обстоятельствах он делал бы великие подвиги).

Мелодия, открывающая фильм – это мелодия романса «Белеет парус одинокий». Сам романс полностью исполняет Мери. Та же мелодия возникает ещё несколько раз (в частности, при выходе на скалу, где состоится дуэль), и заключает фильм на финальных титрах. Мелодия сочинена композитором Львом Шварцем, как и вся остальная музыка фильма, и от традиционного романса отличается куда большей заунывностью.
Из музыки в этой истории ещё отчётливо различимы вальс (их там не менее двух разных), полонез (им открывается бал) и что-то вроде темы судьбы. Музыка грамотна, убедительна и несколько безлика – такое фоновое сопровождение, не отвлекающее внимания.

Сценарий Иннокентия Анненского – практически образец изящной и техничной укладки повести в драму. Фильм длится девяносто пять минут и приводит на ум анекдот про ворону, которую лиса сшибла камнем с дерева: «однако, сократили басню-то…»
Весь курортный роман Печорина и Мери после сценки со стаканом и коллизии с ковром аккуратно уложен в два бала (в ресторации и в собрании), один вечер в доме Лиговских и одну прогулку к скале Кольцо с переправой через Подкумок. Встреча после дуэли – конец. Какой раскрой-пошив был проделан при этом с текстом – наблюдать отдельное удовольствие.

Многие ли, кроме поклонников, знающих роман дословно и пытливых зануд, вроде меня, заметят, как поменялся порядок событий на балу в ресторации.
А это очень показательно.
Печорин в фильме приглашает княжну на вальс до того, как мы слышим реплику дамы с бородавкой о необходимости проучить наглую девчонку. Он этой реплики не слышит вовсе, он вальсирует с княжной, и они упоительно щебечут. «Вы странный человек», - первое, что говорит ему проницательная московская барышня, явно выражая свой интерес к его персоне.

Позволю себе напомнить оригинальный порядок событий:
- входит, слышит реплику дамы
- приглашает княжну на вальс (…талия, локоны, сбившееся дыхание…. легчайшая эротика ситуации)
- остаётся рядом, выражая сожаление, что успел ей заочно не понравиться, получает от ворот поворот, слегка досадует на её неподатливость
- спасает от подосланного клевретами дамы с бородавкой пьяного кавалера
- знакомится с матушкой и получает приглашение бывать у них
- дожидается мазурки, на которую княжна им заранее (по подписке) ангажирована
- беседует с княжной, находя её разговор интересным и некоторые замечания глубокими, даёт ей понять «весьма запутанной фразой» о своём к ней интересе
- Вы странный человек, - говорит она…

Как говорил Киса Воробьянинов: «Да. Уж». Куда уж страннее.

Чего нет у режиссёра Анненского. У него нет времени на безмолвный и стремительный атмосферный вальс, нет возможности объяснить, что герой записан с княжной на мазурку (которая будет в конце бала), нет ни желания, ни технической необходимости дополнять диалог той самой «длиной запутанной фразой», дающей понять…
И у него, чёрт возьми, в том жанре, в котором он снимает, нет способа показать исходный порядок событий так, чтобы Гришка не выглядел грёбаным рыцарем, который и правда оберегает и спасает княжну от гадкой диверсии завистливых господ.Или – на выбор – расчётливой сволочью, умеющей всё обернуть к своей пользе и выгоде.
Извините мой несветский лексикон, но это вообще очень характерно для данного романа.
Я поясню.
Порядок действий героя недвусмысленно сообщает, что он приглашает княжну на вальс только для того, чтобы оказаться рядом, когда в её отношении что-то предпримут. Он ведь мог спокойно дожидаться мазурки, без риска ввязаться в скандальчик. Строго по тексту – некоторые случайные кавалеры, ставшие свидетелями, и не рискуют ввязываться. Отсутствие его комментариев в тексте не даёт читателям оценить это как «благородный» или «расчётливый» поступок.Он просто вот так сделал. Прелесть документальной записи.
Фильм – не документальный. В фильме необходимы оценки. Там надо (по жанру) после услышанной реплики дамы что-то нарисовать на гришкиной физиономии, какое-то «Ага!» - коварное, восторженное, возмущённое – любое. Безоценочный приём реплики в кино и на сцене войдёт в устойчивый обиход позже. Но любая оценка Печорина огрубит ситуацию, сделав её слишком однозначной, представив его героем или интриганом. А с ним так нельзя.
Перекраиваем порядок. Получаем княжну, которая сама только и ждёт случая познакомиться с интересным кавалером (и это, кстати, каноническая правда) и кавалера, который так же хочет завязать с ней отношения и абсолютно случайно выбрал момент, позволивший ему спасти барышню от конфуза. Возможность для нас оценить действие как «он истинный рыцарь» или «он коварный тип» сохранена полностью.
Он – странный человек. Это принципиально.

Оценка всей ситуации старшим поколением любопытным и симпатичным образом перенесена на более позднее время.
Диалог с Вернером («А, так-то вы, а ещё уверяли, что не станете знакомиться с княжной иначе, как спасая её от верной смерти – Я сделал лучше, я спас её от обморока на бале») звучит в конце второго бала. После сцены ревности Грушницкого. После поцелуя ручки украдкой, когда она садится в экипаж (Княгиня-Еланская улыбается юноше и отворачивается, чтобы не следить за моментом их прощания). В следующем за этим диалоге с Вернером мы видим то, что описано в тексте как «я возвратился в залу очень довольный собой» (Печорин) и видим чудесный взгляд Вернера-Астангова вслед отошедшему от него Григорию. Увольте, дорогие мои: эту оценку Астангова в стоп-кадр поймать невозможно. Это «и я был молод когда-то» мелькает между кадрами на подвижной его физиономии абсолютно однозначно и совершенно неуловимо. Нет, гифка тоже не спасла бы. Это Астангов. Крошите на гифки и аватарки каких-нибудь парней попроще.

Этот перенос диалога с Вернером - колоссальное искажение происходящего в тексте. В первоисточнике вечер к исходу второго бала уже основательно перестал быть томным, и таковым сделался взгляд княжны, и она говорит ему, что «дурно будет спать эту ночь», а вовсе не «в вас слишком мало самолюбия». Но сокращение басни в данном случае не меняет самой её сути и сохраняет главную особенность данной басни – полное отсутствие морали.
Вот так уж выходит, что лукавый и нежный флирт, допускаемый маменькой и поощряемый Вернером, обращается трупом на камнях, разбитым сердцем и тоской.
И маменька будет плакать, а Вернер уйдёт, обернувшись напоследок, и дав наконец возможность сделать из себя аватарку.

А вслед ему прозвучит бесконечно грустное «даже самые добрые, самые лучшие из них»…

Отчего так случилось – загадки не представляет, но ответ придётся дать самостоятельно.

Вернёмся обратно к первому балу – в ресторацию, когда всё ещё так славно и весело.
Мери-Шмаринова решительно прелестна. Она чудесно подаёт ему руку, сияя лёгким девичьим злорадством. Она грациозно поддерживает светский разговор и уверенно держится.
Если хотите протестировать себя на то, умеете ли вы быть настоящей барышней, подайте реплику «Вы – странный человек» так, чтобы не выглядеть при этом ни испуганной, ни высокомерной, ни… Ну, вы поняли. Ступайте к зеркалу и вспоминайте молодость, если хотите. (Лучше, вообще-то, не пользоваться при этом зеркалом, но некоторые без него не могут.)
Если хотите попробовать себя в качестве актрисы, рискните подать ту реплику, что вымарана из текста сценаристом. «А он ваш друг?» - о Грушницком. Извольте отыграть то, что автор мягко обозначил как «сказала она, показывая некоторое сомнение». Рекомендую – бодрит.

Вычеркнутая реплика – как пропущенный ход в игре. Именно это «некоторое сомнение» (читай – он говорил про вас гадости) развязывает Печорину руки для следующего хода: «…я сам был когда-то юнкером…»
В фильме эти прелестные тонкости, увы, неуместны. А жаль. Остаётся гадать, могла или не могла прелестная актриса Шмаринова красиво отыграть этот момент. В ритме вальса – пожалуй, нет. Это всё-таки мазурка…

Бог с ней, с красотой игры актрисы и (кстати) изяществом игры героя романа.
Упростим задачу.

На Грушницком-Губанове и без того аршинными буквами написано кто он и нетрудно догадаться, как этот тип поведёт себя в той или иной ситуации. Надутый, мелкий, фальшивый – все эти эпитеты надеты на Губанова вместе с шинелью и никуда не деваются при переодевании в мундир с эполетами. Ничего потрясающего не играет нам актёр Губанов, никаких глубин душевной жизни своего героя не раскрывает, никаких тонких ньюансов не передаёт. Вот только давайте-ка вы сами попробуете убедительно изобразить напыщенную фальшь в каждом действии так, чтобы она была не вашей актёрской, а принадлежала целиком герою. А я посмотрю, как вы напрягаетесь… угу…

Лучшая на мой взгляд режиссёрская находка в линии Грушницкого – это поцелуй с секундантами на дуэли, прежде чем встать на край обрыва.

Нервным и беременным...

Скрытый текст: Показать Скрыть

Гротескно и жутковато, на самом-то деле.

И драгунский капитан здесь во всём своём блеске. Он, разумеется, уйдёт безнаказанным.
Как говорится, запомните его в лицо. Чтоб в случае чего опознать при встрече.

Скрытый текст: Показать "...дурак же ты, братец..." Скрыть

По жути, впрочем, в этом фильме мало кто может тягаться с Верой в исполнении Пилецкой. Уберите куда-нибудь ваших модных вампирок и вытрите сопли, пожалуйста. Хорошо, Тильду Суинтон можете оставить, только доведите её до полного отчаяния.

Матушка моя, будучи на творческом вечере Пилецкой, слышала, как она рассказывала как раз об этих съёмках. В памяти мамы остались впечатления очень молодой и очень испуганной актрисы, которой мудрый режиссёр Анненский в первый день велел просто ходить и привыкать – к платью, свету, обстановке.
Возможно, это юное оцепенение, оставшееся в кадре, делает её Веру такой убедительно и правильно неживой.
Отношения вида: «…ты из меня делаешь всё, что хочешь» - в паре Пилецкая-Вербицкий выглядят… взаимно, скажем так. С её стороны - как жадность умирающего чувствовать рядом кого-то живого.С его - как хроническая неспособность забыть и оставить в прошлом то, что причинило боль. Каноническое «радости забываются, печали – никогда» в их случае произносится им не мысленно, а вслух, и обнимает их обоих.

Что можно делать с женщиной настолько заледенелой три часа в её будуаре нам, разумеется, не показывают. Настолько не показывают, что в момент прощания у него даже верхняя пуговка уже застёгнута. Как мать и как женщина не могу не оценить его усилия как своеобразный героизм и не отдать должное мастерству. Партнёрша после этой встречи выглядит достаточно порозовевшей. Да, разумеется, ему следовало бы направить эту энергию на правильные и социально одобряемые цели. Но увы – Днепрогэс в те времена ещё не строили.

С линией Веры связана ещё одна забавная вольность в отношении текста. Располагая всего одним вечером у Лиговских, Анненский пользуется возможностью сообщить устами Печорина предысторию его отношений с Верой. Господин офицер рассказывает печальную повесть о некоей даме, не дождавшейся некоего юношу из польской компании и вышедшей замуж за богатого старика. Мы прекрасно понимаем, о какой даме идёт речь. Вера глядит в сторону. Ей, вероятно, стыдно…

Смеха ради, подобная сцена из канона:
(запись от 4-го июня)

Цитата:

Я окончил вечер у княгини; гостей не было, кроме Веры и одногопрезабавного старичка. Я был в духе, импровизировал разные необыкновенныеистории; княжна сидела против меня и слушала мой вздор с таким глубоким,напряженным, даже нежным вниманием, что мне стало совестно. Куда девалась ееживость, ее кокетство, ее капризы, ее дерзкая мина, презрительная улыбка,рассеянный взгляд?.. Вера все это заметила: на ее болезненном лице изображалась глубокаягрусть; она сидела в тени у окна, погружаясь в широкие кресла... Мне сталожаль ее... Тогда я рассказал всю драматическую историю нашего знакомства с нею,нашей любви, - разумеется, прикрыв все это вымышленными именами. Я так живо изобразил мою нежность, мои беспокойства, восторги; я втаком выгодном свете выставил ее поступки, характер, что она поневоле должнабыла простить мне мое кокетство с княжной. Она встала, подсела к нам, оживилась... и мы только в два часа ночивспомнили, что доктора велят ложиться спать в одиннадцать.

Как говорится, почувствуйте разницу. Для кого как, а для меня она выглядит очень… послевоенно.
Как и вальс. Неизбежный вальс, на фоне которого произносится знаменитая «исповедь», сокращённая до нескольких фраз. Довоенно-послевоенный вальс. «И тогда, - говорит он ей, - в груди моей родилось отчаяние, но не то отчаяние, которое лечат дулом пистолета»…
«И если я причиною несчастия других, - заключает он свою бальную исповедь словами из «Бэлы», - то и сам не менее несчастен». Звучит вальс. Она плачет. За неимением лучшего, это должно означать любовь.

Проводив её, вернувшись в залу, обменявшись репликами с Вернером он, в лучших традициях драматургии, уткнётся в развесёлое застолье над чашей пунша и подслушает мелочный заговор господ офицеров, возглавляемый драгунским капитаном. Будет потрясён.
Неизменно забавляющую меня первую его реакцию: «За что?» (Я каждый раз нехорошо саркастически ржу над этим местом в тексте.) - Анненский даёт его оценкой. Словами – наедине с собой – уже разъярённое «со мной этак не шутят».
Для меня все одиночные отыгрыши Вербицкого, кроме тех, что в начале и финале - чуть-чуть слишком в духе времени, чуть-чуть слишком сценичны и напоминают немое кино. Так уж было принято.

Здесь имеет место быть не только драматургическое сокращение, но и перемена местами событий исходного сюжета. События записи от 12-го июня происходят в обратном порядке: сначала - поцелуй при переправе через Подкумок, потом - подслушанный "заговор".
В фильме же переправа через Подкумок случится позже, когда он уже слышал об идее гадкого розыгрыша. Совершенно оправданная и очень красивая, на мой взгляд, рокировка. И на предложение Мери отдать ему всю себя и пару коньков в придачу звучит какое-то очень звонкое, отчётливое и запоминающееся: «Зачем?!» На мой вкус, самая красивая реплика Вербицкого. Лица его в этот момент в кадре нет – чисто аудиальное впечатление.

А вот потом уже, присоединившись к кавалькаде, на крупном плане, он будет думать: «Зачем я… Зло порождает зло, - будет думать он, - первое страдание даёт нам понятие об удовольствии мучить другого».
В тексте эта сентенция стоит раньше. Много раньше. До того, как звучит «исповедь». (3 июня)
Подозреваю, что раскрытие значения этой конкретной перестановки и вообще того, как расставлены в сценарии внутренние монологи, потребует отдельного теоретического трактата, для которого у меня нет ни сил, ни инструментов. Увольте. Я прикладник.

Этот Печорин в результате всех над ним манипуляций - мягче того, что видится в тексте. Не слабее, не теплее, но именно мягче – податливее. Ровно настолько, чтобы не перестать походить на оригинал. Именно этот слегка модифицированный характер позволяет режиссёру организовать в кадре оценку, которой нет в тексте. В тексте Грушницкий кричит – он стреляет. Всё.
Этот Печорин может измениться в лице на последнюю фразу Грушницкого.
И выстрелить.
Позволю себе два его лица, поскольку это, в-сущности, можно назвать режиссёрской трактовкой Анненского. Почти вольной трактовкой.
Все безумные перемещения кусков текста обеспечивают только сохранный перенос истории из книги на экран.
Это - домыслено и привнесено.
"...ведь мы были когда-то друзьями..."

"...стреляйте..."


Грушницкий погибнет от его руки. Веру увезут. Уйдёт Вернер. От Мери он откажется сам.
Он будет сидеть у окна своей комнаты в крепости, на фоне портрета Байрона, и произносить заключительные слова повести:
…я часто, пробегая мыслию прошедшее, спрашиваю себя: отчего я не хотел ступить на этот путь, открытыймне судьбою, где меня ожидали тихие радости и спокойствие душевное?..
Нет, я бы не ужился с этой долею! Я, как матрос, рожденный и выросший на палуберазбойничьего брига: его душа сжилась с бурями и битвами, и, выброшенный наберег, он ходит себе целый день по прибрежному песку…
Кадр меняется. В кадре – кибитка на дороге. Голос Печорина за кадром продолжает:
…прислушиваетсяк однообразному ропоту набегающих волн и всматривается в туманную даль: немелькнет ли там желанный парус.
Тот самый мотив. Крупный план героя, едущего в той кибитке по зимней дороге. Финальный титр.

1955 год. Товарищи офицеры выходят из гарнизонного клуба. Печальным взором окидывают плац, заметаемый лёгкой позёмкой. Признаков моря за краем плаца не наблюдается…
Точными сведениями по количеству адюльтеров, дуэлей, пьяных драк и самоубийств в афедронском гарнизоне образца 1955 года не располагаю. Только некоторые неутешительные предположения.
Точными данными о том, могло ли чтение товарищами офицерами романа Лермонтова или просмотр фильма хоть сколько-то сократить количество данных инцидентов - не располагаю тем более.
Знаю только, что в школе нам правильно говорили об удивительной способности рассказчиков правдивых историй подставить плечо и разделить беду не только через многие километры, но даже через века.

Моя глубочайшая признательность музыковеду в штатском за чудесный разговор-консультацию в комментариях.
Настоящий и единственно верный романс "Белеет парус одинокий"
(музыка -А.Варламов, 1848; исполнение - С.Лемешев)