не зал и не палуба

странички из альбомов - 2

Чт Окт 09, 2014 1:50

Joy, здесь должно быть всё яснее. Когда рядом с человеком другой человек, а не целое общество - картинка неизбежно становится понятнее.
GoldenPear, не на одно дыхание. На два-три вдоха - четыре женских портрета. Я стралась и мне было приятно это рассказывать. Тебе может понравиться.
Bereza, обсуждаемо если хочется.
Marisha, как дела, как самочувствие?


Посвящается вам

Итак...
Он возвращается с Кавказа в феврале 1838-го.
...успев за это время подлечиться на водах, повстречаться с разным интересным народом, быть ограбленным в Тамани, начать учить «татарский» (азербайджанский) и кажется что-то ещё…
(Знаете, я ещё понимаю, когда этот молодой крепкий (регулярно больной) организм ухитряется сочинять стихи и повести. В конце концов, ему ведь не надо стирать себе рубашки или готовить котлеты. Но как он успевает ещё и скучать – это уже выше моего понимания. А ведь жалуется порой на скуку…)

Судя по складывающейся из разрозненных воспоминаний картинке и его собственным высказываниям, вот это – одно из нормальных его состояний (Владикавказ, начало декабря 1837г.):
М. Ю. Лермонтов, в военном сертуке, и какой-то статский (оказалось — француз-путешественник) сидели за столом и рисовали, во все горло распевая: «А moil a vie, a moil a vie, a moil a liberte!»
(Из воспоминнаний литератора В.Бобрыкина)
Вот примерно такое существо возвращается в столицы и удостаивается внимания как подающий надежды модный поэт.
Быть светским львом и завсегдатаем балов, салонов и гостиных – состояние для него ненормальное. С его собственных слов и по данным наблюдателей.
Скажем так, имеют место снисходительное любопытство к потенциальной звезде со стороны дам и господ высшего круга, цепкое и завистливое выслеживание разномастных прихлебателей и настороженный интерес к их нравам и повадкам - с его стороны.
«Великосветские альбомы, мученье модных рифмачей», - таким образом, оказываются раскрыты и перед ним.
Куда идти и кому что чиркать в альбом – вот это он уже выбирает сам.

И да: это выглядит как своего рода путешествие по следам Пушкина, которого им всем тут так ужасно не хватает... Кто на новенького.

Несколько встреч путешественника.

Встреча первая. Неприступная красавица.

Текст, который, вполне возможно, не дошёл до альбома, но по форме представляет собой мадригал.
Известен по рукописи, датируется 1839 годом.

Игривая безделушка, браслетик-фенечка:

Графиня Эмилия –
Белее, чем лилия,
Стройней её талии
На свете не встретится.
И небо Италии в глазах её светится.
Но сердце Эмилии
Подобно Бастилии.

….«а мадригалы им пиши»… Не думаем же мы, что всё это делалось поэтами экспромтом. Разумеется, большая часть фенечек плелась дома.

Адресатом безделушки считают Эмилию Мусину-Пушкину.
вот она (у меня рука не поднимается сжимать эту акварель):

Скрытый текст: Показать Скрыть

Если заглянете в Википедию, то увидите, как начинается и чем заканчивается брак по любви выдающейся светской красавицы с романтическим декабристом Мусиным-Пушкиным...

Знаете… лучше не смотрите, а? Не портите себе удовольствие.
Пусть всё будет по В.Соллогубу:
она – невероятно прекрасная великосветская богиня,
Мишель «следовал за нею всюду, как тень» (делим на двадцать, учитывая особенности информатора, заказной характер его писанины и темпоритмы Мишеля),
она не ответила ему взаимностью («не дала» - по-простецки)
и через семь лет она «умерла молодой — точно старость не посмела коснуться её лучезарной красоты».
Чуден мир глазами певцов светской тусовки. Сдохни, а держи фасон.

А вот что меня мимоходом ушибло – так это название файла с её портретом, когда я его себе сохраняла: «Lermontov_ekmusina-pushkina1»…
- Тфаюмат, - сказала я почти по-шведски, - нифига же не было между ними кроме этого мадригала… Достоверно. Проверено. Ни-че-го.
Ребята, только не надо вот мне говорить, что эта безделушка – самое примечательное, что было в её жизни. Это ведь случайно, что файл так назван. Последствия пересохранений с одного источника на другой.

Но в-принципе… может и правда, этот мимолётный стишок - самое весёлое, что связано с её лицом и именем.
Странное это веселье, право. Поэзия работает на противоходе между звучанием слова и его значением. Именно это и создаёт гипнотический эффект от стихов. Многих раздражает.
Мы не можем знать, сколько он размышлял над этой безделкой. Он был их тех, кто разговаривает сам с собой и потом пишет сразу почти набело.
Выглядит стишок незатейливо. Несколько игривых строчек из банальных слов с тривиальным набором рифм класса «любовь-морковь». Врезается в память намертво.

…Но сердце Эмилии…
Бастилия – это крепость-тюрьма. К тому моменту - уже разрушенная восставшей толпой. На руинах некоторое время стояла табличка: «Здесь танцуют, и будет весело».

Я сижу, гляжу в монитор и повторяю: это не специально. Так оно сказалось. Он текст не проверял. Он над этим не думал. Он ничего такого не видел в ней. Это – случайность. Подвернувшаяся под руку бусинка.
…
Она умерла в деревне, куда вынуждена была перебраться из-за карточных долгов супруга и где с удивительной настойчивостью старалась обустраивать жизнь по-человечески. Умерла от тифа. В тридцать шесть лет.
ici l'on danse, ah ça ira, ah ça ira!
… но сердце Эмилии…
Да всё он знал. С тем и жил.

Встреча вторая. Кудряшка.

Мне очень нравится этот портретик с вавилоном на головке:

Анна Алексеевна Оленева. Младшенькая и любимая дочь председателя академии художеств.

Альбом её наводит на мысль о коллекции скальпов. Кто только не бился в поэтическом экстазе над его листами.
(Зигмунд, идите в кусты займитесь ёжиком.)

Это та самая женщина, которая отказала сватавшемуся к ней Пушкину. Формально – отказали родители, но фактически – девушка тоже была не глупенькая. Стишки в альбом – одно, а замуж – другое.
Она мне нравится. Уже за одно это.
После дивных строк и безуспешного сватовства солнце нашей поэзии блеснуло незабвенным «как дай вам бог любимой быть другим» и тем завершило романтические отношения.

Что с ней у Мишеля? Да ничего вообще-то. Несколько встреч в салоне Карамзиных и у Щербатовой (Зигмунд, вот тут вы вообще увяньте, Щербатовой он был вполне серьёзно увлечён). Визит к ней на день рождения.
В альбоме от него – поздравление. Дурашливая виньетка-кудряшка, вполне вероятно, что экспромтом сочинённая.

Шутовская выходка дурачка-провинциала:

Ах! Анна Алексевна,
Какой счастливый день!
Судьба моя плачевна,
Я здесь стою, как пень.

И что сказать не знаю,
А мне кричат: "Plus vite!"
Я счастья вам желаю
Et je vous félicite.

Между прочим – баловство в модном духе. Вот эта смесь французского с нижегородским называется «макароническим стихом» и как раз тогда им развлекалась молодёжь. Самый известный баловник такого направления – Мятлев.
Так что вполне куртуазненько вышло.

Но мне даже не это симпатично.
Автограф не сохранился. Имеется список из архива Олениных, сделанный неизвестной рукой. С припиской Варвары Алексеевны Олениной, что вот это есть:
"Приветствие больного гусарского офицера и поэта г. Лермонтова Анне Алексеевне Олениной в ее альбом". 11 августа 1839г.
Что он прежде гусарский офицер, а потом уж поэт – понятно. Он сослуживец Ф.А. Андро – будущего мужа Анны Алексеевны. Но вот чего он «больной»-то? Так и хочется добавить, что на всю голову…
Может и правда – прихворнул в тот день парень. Либо (что вполне вероятно) – слинял он на тот праздник со службы, сказавшись больным. И добросовестная сестра Варвара твёрдо запомнила: спросят про Лермонтова, сказать – больной был. Поздравил и уехал. Так и записала впоследствии.

Славные они какие-то, Оленины эти.
Ведь был или не был он болен, было это экспромтом или заготовкой, читается за всем этим хорошая благожелательная атмосфера в доме. Не таскался он больной по тусовкам, не сочиняются экспромты в некомфортной обстановке.

И альбом, упичканный шедеврами, выглядит в таком случае не «мученьем модных рифмачей», а закономерной данью хозяйке от цветущих в благоприятном климате поэтов.

И жила та Анна Алексеевна потом долго и спокойно со своим мужем, Фёдором Андро – графом Ланжероном, в Варшаве. Отмахивалась от мужниной ревности к памяти Пушкина, прикармливала польских поэтов и художников, растила дочек. Писала воспоминания. Дожила до восьмидесяти. Мемуары её, говорят, не изданы до сих пор.

Разумная такая кудряшка. Хорошее дело – браки по расчету.
Вот здесь про записи в её альбоме подробнее можно посмотреть:
http://az.lib.ru/o/olenina_a_a/text_1835_stihi_posvyashenye_oleninoy.shtml

Встреча третья. Злючка.

Ну, тут экспромты неуместны. Тут ни на кривой козе ни на белом жеребце просто так не подъедешь. До замужества (состоявшегося в 1832 году) – фрейлина императрицы. Умница-красавица, язык как бритва. Хозяйка салона.

Александра Осиповна Смирнова-Россет.

Тут Александр Сергеевич разразился когда-то мадригалом. Кстати – и характеристикой.

В тревоге пёстрой и бесплодной
Большого света и двора
Я сохранила взгляд холодный,
Простое сердце, ум свободный
И правды пламень благородный
И как дитя была добра;
Смеялась над толпою вздорной,
Судила здраво и светло,
И шутки злости самой чёрной
Писала прямо набело.
18 марта 1832

Блестящая дама. Блестящий текст.
Пушкин бесподобен. Одно слово: гений. И парадоксов друг.
Чем ответите, поручик?

Смирнова рассказывает: «Софи Карамзина мне раз сказала, что Лермонтов был обижен тем, что я ничего ему не сказала об его стихах. Альбом всегда лежал на маленьком столике в моем салоне. Он пришел как-то утром, не застал меня, поднялся вверх, открыл альбом и написал эти стихи».

А чего всё так сложно-то? Обиды какие-то… Трепетный такой весь… уж не звать ли Зигмунда?

Да просто всё на самом деле. Смирновой надо пояснить обстоятельства создания записи – так принято и это правильно. Какой аспект взаимоотношений текст освещает, и при каких обстоятельствах сделана запись.
Мадам Смирнова, говорят, не всегда была точна в своих мемуарах. Но в данном случае она скорее всего честна предельно. Соня Карамзина могла такое ей сказать, Соня была очень добра и заботлива. Что именно он сказал Соне – делим на двадцать по причине сониной душевной чуткости.
С января по апрель 1840 года жизнь у него протекала достаточно бурно и как всегда весело. Прохождение «Героя нашего времени» через цензуру, дуэль с де Барантом, гауптвахта и высылка на Кавказ входят в комплект веселья. Он должен был уехать в начале марта, но дамы надавили на начальство, и уехал он в первых числах мая. Вот примерно в марте-апреле, скорее всего он к ней и забегал. Чтобы внести текст в альбом. Всё.

Она ему – некоторое количество внимания и рекомендательное письмо к дядюшке своему декабристу Н.И. Лореру, служившему тогда как раз в Тенгинском пехотном.
Он ей – ответное внимание и текст в альбом.
Порядок обмена не важен. Слово за слово. Никто никому ничего не должен.

В декабре 1840 года при неизвестных обстоятельствах злючка-колючка отнесёт свой альбом в редакцию «Отечественных записок» и текст будет опубликован на одной странице с текстом Пушкина из того же альбома.

Опубликован он будет без первых четырёх строк. Действительно: что это за «короче знать вас», что это за «сладкие надежды» вообще…
Хам. Нахал. Мальчишка.
Застеснялась, короче, блистательная язва. Не так-то это просто – заставить покраснеть тёртую светскую даму.
Один-один, Александра Осиповна. Без обид.

Она и не обиделась. Над текстом Пушкина в публикации стоит название «В альбом», над текстом Мишеля – «А.О. Смирновой». Уж как хотите, но ей определённо понравилось.

Я очень люблю это стихотворение именно в полном виде, вот с этим нахальным и нежным заходом.

В простосердечии невежды
Короче знать вас я желал,
Но эти сладкие надежды
Теперь я вовсе потерял.
Без вас хочу сказать вам много,
При вас я слушать вас хочу,
Но молча вы глядите строго,
И я в смущении молчу.
Что делать?.. Речью безыскусной
Ваш ум занять мне не дано…
Всё это было бы смешно,
Когда бы не было так грустно…

Последняя строка ушла в цитаты. Один-один, Александр Сергеевич. Без обид.

Посиделки в компании. Добрая Соня.

Софья Николаевна Карамзина.

А вот это вот не просто встреча. Он бывал в её салоне частенько.
И опять придётся отправить Зигмунда к ёжику.
Потому что отношения с Софьей Карамзиной у него были очень хорошие и за рамки нормального салонного обмена любезностями выводить их очевидно никто не собирался. Он был с ней абсолютно плюшев, совершенно не хотел ей дерзить и не умел отказывать. Первое – факт. Второе – моя ехидная догадка о причинах проделки с игрушечной саблей. (Салага вы, корнет, скажу я вам.)

От Александра Сергеевича в альбоме Сони значатся «Три ключа».
Произведение, по мнению некоторых комментаторов, выражающее печаль, охватившую общественность после катастрофы 1825 года.

Внесено на первую страничку альбома 18 июня 1827 года.

Там есть прикольный ньюанс из прелестей альбомной культуры.
Текст идёт так (прелесть какая эта старая орфография, так и оставлю…):

Въ степи мирской печальной и безбрежной
Таинственно пробились три ключа:
Ключь Юности, ключь быстрой и мятежной
Кипитъ, бежитъ сверкая и журча.
Кастальской ключь, волною вдохновенья,
Въ степи мирской изгнанниковъ поитъ.
Последний ключь холодный ключь Забвенья....
Онъ слаще всехъ...
Далее – приписка: achevez le vers comme il vous plaira + (закончите стих, как вам заблагорассудится, + - это знак переноса)
На обороте странички: + le voilà:
Онъ слаще всехъ жаръ сердца утолитъ

Источник: http://pushkin.niv.ru/pushkin/documents/zapisi-v-albom/albom-012.htm

…печаль, значит… выражает… данное стихотворение… Ладно, не будем спорить. Печаль, так печаль.

Салон Карамзиных под предводительством Софьи Николаевны – это такая окололитературная богемная тусовка, где вечно затевались какие-то водевили, карусели, экосезы и экзерсисы, мелькали какие-то Вольдемары, от обилия которых я при чтении фрагментов её писем начинаю слегка чесаться. Экссудативный диатез у меня, знаете ли. Аллергия на прециозность.

Как же сильно было моё удивление, когда я обнаружила, что именно в её альбом записан стишок, который иногда по непонятной причине вспоминала моя мама:

Любил и я в былые годы,
В невинности души моей,
И бури шумные природы,
И бури тайные страстей.

Но красоты их безобразной
Я скоро таинство постиг,
И мне наскучил их несвязный
И оглушающий язык.

Люблю я больше год от году,
Желаньям мирным дав простор,
Поутру ясную погоду,
Под вечер тихий разговор,

Люблю я парадоксы ваши,
И ха-ха-ха, и хи-хи-хи,
Смирновой штучку, фарсу Саши
И Ишки Мятлева стихи…

У Михаила Юрьевича, кажется, была лёгкая аллергия на то же самое и привыкнуть к их разгулу куртуазии ему удалось не сразу...
Но ребята они там были хорошие, хоть и с придурью.
Вот они все: и злючка Смирнова тут со своими «штучками» и Мятлев со своими макаронами.
И Мишель. Переодетый Пушкиным. Потому что воля ваша, но пара стихотворений от двух разных поэтов выглядит буквально как два стиха от Пушкина. Тема последовательного успокоения развивается в совершенно пушкинском ключе…
Только нет никакого забвения. Он не хотел ни забывать, ни быть забытым.
И да, Соня, если бы он остался жив. Любой из них двоих. То он продолжал бы ходить к тебе в гости.
Потому что какие бы бури-страсти ни творились на скользком паркете, какие бы счёты ни сводились, как бы ни пахло гарью и кровью, у тебя тут чисто, приветливо и славно.
И «под вечер тихий разговор».
И бог с ними – с мадригалами.